Развитие и информационные биоматрицы. Симаков, Юрий Георгиевич - Фантомные биологические поля Приблизительный поиск слова

http://urss.ru/220499
Симаков Ю.Г.
Фантомные биологические поля
2016. 432 с. Мягкая обложка. ISBN 978-5-9908473-1-6.

Мы привыкли к убеждению, что всем развитием организма ведают гены. Сейчас этот взгляд меняется. Не могут гены одни обеспечить морфогенез и создать форму живого существа, в них мало заложено информации. Гены важны, но они выступают как «адрес», благодаря которому к развивающемуся организму подбирается информационная матрица (биоматрица). А для реализации информации, заключенной в биоматрице, и для управления живыми клетками, используется фантомное биополе, контролирующее пространственное распределение клеток и их специализацию в различных тканях и органах. Все это происходит при индивидуальном развитии организма. Сходный механизм, видимо, используется и в историческом развитии, в процессе эволюции. Тогда получатся, что эволюционирует только живая материя, а сам путь эволюции предопределен (преформирован) вес теми же биоматрицами, которые последовательно осваиваются прогрессивно развивающейся живой материей.
Данная монография предназначена как для исследователей, занимающихся биологией развития, как и для широкого круга читателей, интересующихся проблемами эмбриологии и эволюции.
Симаков Юрий Георгиевич, доктор биологических наук, профессор. В 1966 году окончил МГУ кафедру эмбриологии, в 1969 году защитил в МГУ кандидатскую, а в 1986 году докторскую диссертацию. Темы диссертаций связаны с изучением разбивающихся биосистем при антропогенном воздействии, В настоящее время профессор кафедры биоэкологии и ихтиологии МГУ ТУ.

http://urss.ru/157827
Назаров В.И.
Эволюция не по Дарвину: Смена эволюционной модели. Изд.4, стереот.
URSS. 2012. 520 с. Мягкая обложка. ISBN 978-5-397-02536-2.
Эта книга для тех, кто хочет знать, что нового внесено в эволюционную теорию за последние три десятилетия и согласуется ли это новое с теми основами современного дарвинизма, которые преподают в школе и вузе.

Биологи часто сравнивают свою науку с физикой. Они желали бы для биологии такой же точности и таких же незыблемых, раз и навсегда установленных для наших земных условий законов. Но жизнь на несколько порядков сложнее физических явлений, и потому таких законов в ней найдено пока мало. Естественный путь к их установлению заключается в смене идей и новых открытиях. Если же идеи долго не меняются, то чаще всего по двум причинам: учение либо отражает суть объекта исследования, либо превратилось в догму, которую стремятся увековечить.

На деле различить эти два случая не всегда легко. Кто признается, что верит в какую-то теорию, потому что ему так удобнее и спокойнее жить? Скорее могут сказать, что не сомневаются в ней, поскольку она пользуется всеобщим признанием. Но достоин ли такой аргумент настоящей, вечно развивающейся науки, которую по большей части делали гениальные ученые-одиночки? Уже в силу своего одиночества они всегда были обречены идти против господствующего убеждения. И в конечном счете в науке одерживали верх не общепринятые, а верные идеи.

Подобная коллизия характерна и для эволюционной теории, представленной современным дарвинизмом. Дарвинизм оберегают, поддерживают, "развивают" и преподают в России, Европе, США -- во всем цивилизованном мире -- как единственно верное учение. Но как узнать, соответствует ли оно истине на самом деле?

Верное учение всегда открыто для критики. Его собственная рефлексия означает способность к самокритике. Вспомним, что Ч.Дарвин включил в "Происхождение видов" главы VI "Трудности теории" и VII "Разнообразные возражения против теории естественного отбора". Современные последователи Дарвина избегают упоминаний о трудностях (часто маскируя их произвольными экстраполяциями), не воспринимают критику и предпочитают высокомерно игнорировать все, что считают вызовом устоявшимся представлениям. При этом надо отметить, что сам факт длительного существования защищаемой ими эволюционной парадигмы создает обманчивое впечатление ее солидной обоснованности и безграничной плодотворности.

Верное, а точнее правильно построенное, учение опирается на положения, поддающиеся опытной проверке, и предполагает возможность опровержения (фальсификации). Дарвинизм и в особенности синтетическая теория эволюции как гипотетико-дедуктивные построения, отрицающие применимость эксперимента и наблюдения к познанию эволюционных механизмов, опровержению не подлежат. Поставив себя выше фактов, они как бы заранее побеспокоились о своем увековечении.

Думается, что и сравнение с прогрессом генетики, дисциплины особенно близкой к эволюционной теории и которую селекционисты считают ее фундаментом, дает весьма красноречивое свидетельство состояния синтетической теории. За 60 лет -- время, на которое развитие этой теории практически остановилось, -- молекулярная генетика, в особенности знания об организации и функционировании генома, осуществила фантастический взлет. Откуда такое различие в судьбах этих наук?

Вернемся к сопоставлению биологии с физикой. В мире нет ученых, которые, скажем, вместо законов Ньютона, Дальтона, Гюйгенса или Фарадея предлагали бы что-то иное. Да и сама мысль о возможности их замены показалась бы абсурдной. В эволюционной теории другая ситуация. Здесь альтернатива дарвинизму существовала на всем протяжении его истории, и она особенно актуальна в наши дни. Не было недостатка и в авторах, предлагавших новые теории. Это были выдающиеся мыслители и натуралисты, люди высокой научной интуиции, но их в свое время осмеяли или проигнорировали и расценили как "блудных сынов" науки. Теперь настал их звездный час, и мы расскажем в книге об их смелых гипотезах.

Поэтому естественным является вопрос ко всем, кто причастен к сохранению status quo в эволюционной теории: почему в учебниках по этой дисциплине и, соответственно, в лекциях профессоров и преподавателей нам все еще преподносят модель эволюции 1930--1940-х годов? Почему о новых моделях даже не упоминается? Понятно, что в учебники включаются только устоявшиеся, всесторонне проверенные представления, но тогда уместен вопрос: сколько лет должны "выдерживаться" и ждать своей очереди новые знания, прошедшие экспериментальную проверку? Разве не правильнее было бы для начала изложить в учебнике наряду с канонической теорией и другие взгляды?

Мы не сомневаемся, что рано или поздно новое знание пробьет себе дорогу. Желая всячески приблизить этот момент, мы решили написать книгу, в которой были бы собраны воедино все самые последние достижения эволюционной мысли недарвиновской ориентации, равно как и аналогичные идеи прошлого. Точнее говоря, мы постарались проследить судьбу каждой достойной внимания идеи от ее зарождения до сегодняшних дней.
...
Автор выражает глубокую признательность Ю.П.Алтухову, Л.И.Корочкину, М.Б.Евгеньеву, М.Д.Голубовскому, Ю.В.Чайковскому, Е.А.Ароновой за щедрую консультативную помощь и предоставление оттисков публикаций, редких изданий и материалов, а также Д.Б.Соколову, О.Я.Пилипчуку (Киев) и П.Э.Тарасову за участие в техническом оформлении книги. Считаю также своим приятным долгом выразить искреннюю благодарность коллегам из Голландии -- г-же Венди Фабер и г-ну Виму Хейтингу -- за предоставление портрета Я.П.Лотси, никогда в России не публиковавшегося.
...
Вадим Иванович Назаров (1933--2009)

Окончил в 1957 г. биолого-почвенный факультет МГУ им.М.В.Ломоносова по специальности "зоология"; в 1969 г. -- заочную аспирантуру МГУ. С 24 июня 1968 г. работал в Институте истории естествознания и техники. В 1969 г. защитил кандидатскую, а в 1990 г. -- докторскую диссертации. В 2000 г. избран на должность главного научного сотрудника.

Основные труды, в том числе четыре книги, посвящены исследованию истории эволюционной мысли недарвиновской ориентации XX века, а также истории биологии XX века в целом. По мнению научной общественности, монография "Учение о макроэволюции. На путях к новому синтезу" (1991) внесла весомый вклад в эволюционную теорию. Книга широко цитируется и широко используется в педагогической практике высшей школы России и стран ближнего зарубежья. Она включена в список рекомендованной литературы, приводимой в ряде учебников.

Соискатели, поступающие в аспирантуру ИИЕТ, вот уже без малого 30 лет широко пользуются коллективной монографией "История биологии. С начала XX века до наших дней" (1975), материал который собран и отредактирован автором.

В период с 1970 по 1989 гг. В.И.Назаров был ответственным секретарем серии "Историко-биологические исследования". До 2001 г. в течение 22 лет был бессменным секретарем диссертационного совета К003.11.01. За этот период успешно защитили кандидатские диссертации порядка 45 соискателей и несколько соискателей на степень доктора.

В течение 5 лет (до 2001 г.) руководил проблемной группой социальной истории биологии.

Картина развития организмов, или морфогенез, постоянно протекает на наших глазах. И не зря видный американский биолог Э. Синнот сказал, что "морфогенез, поскольку он связан с самой отличительной чертой живого - организацией, - это перекресток, куда сходятся все пути биологических исследований... Именно здесь, вероятно, нужно ожидать в будущем самых крупных открытий".

Какие же знаки есть на этом перекрестке? Где хранится "живой прибор", следящий за тем, как генетическая запись с химического языка переводится в реальную объемную структуру, в тело? Генетической программе в одиночку выполнить это невозможно. Да и опыты, о которых говорилось ранее, подтверждают, что не обойтись без организационного центра. Ведь в каждой клетке организма заложена одинаковая генетическая программа, в каждой клетке есть вещества, поступившие из организационного центра. А как совершается общее руководство пространственным расположением и формой клеток?

Клетки, строящие организмы, специализируются, а порой даже отмирают, чтобы получить необходимую пространственную структуру. Например, так образуются пальцы на конечностях зародыша, когда ткани между будущими пальцами гибнут, а из пластинки - зачатка кисти формируется пятипалая рука. Неведомый скульптор, ваяя живое существо, не только перераспределяет, но и даже удаляет ненужный материал, чтобы создать то, что намечено генетической программой.

Молекулярная генетика выяснила пути передачи информации от ДНК к информационной РНК, которая, в свою очередь, служит матрицей для синтеза белков из аминокислот. Сейчас интенсивно изучается влияние генов на обмен веществ в клетке и на их синтез. Но для создания пространственной структуры, скажем клубня редиски или причудливой раковины, вряд ли достаточно одних генов. Сомнения такого рода десятилетиями будоражат умы эмбриологов, людей, занимающихся пространственной дифференцировкой клеток, и в результате появилась концепция "морфогенетического поля". Смысл множества теорий эмбрионального поля сводится к тому, что вокруг эмбриона, или зародыша, присутствует особое поле, которое как бы лепит из клеточной массы органы и целые организмы.

Наиболее разработанные концепции эмбрионального поля принадлежат австрийцу П. Вейсу и советским ученым А. Г. Гурвичу и Н. К. Кольцову. По мнению Вейса и Гурвича, поле не обладает обычными физико-химическими характеристиками. А. Г. Гурвич назвал его биологическим полем. В противоположность этому Н. К. Кольцов полагал, что поле, командующее целостностью развивающегося организма, сложено обычными физическими полями.

Вейс писал, что первоначальное морфогенетическое поле действует на клеточный материал, формирует из него те или иные зачатки органов организма и что по мере развития образуются все новые и новые поля, командующие развитием органов и всего тела особи. Короче говоря, развивается поле, затем его зародыш, причем клетки организма весьма пассивны - ими руководит морфогенетическое поле. Концепция же биологического поля А. Г. Гурвича зиждется на том, что поле создается в каждой клетке организма. Однако сфера действия клеточного поля выходит за ее пределы, клеточные поля как бы сливаются в единое поле, которое меняется при пространственном перераспределении клеток.

Согласно обеим концепциям эмбриональное поле развивается так же, как и весь зародыш. Однако, по Вейсу, оно делает это самостоятельно, а по теории Гурвича - под влиянием клеток зародыша.

Но если взять за аксиому самостоятельное развитие морфогенетического поля, то наши знания не продвинутся вперед ни на шаг. Ибо, чтобы хоть как-то объяснить пространственное развитие самого морфогенетического поля, нужно вводить новые поля 2-го, 3-го порядков и так далее. Если же клетки сами строят себе морфогенетическое поле, а затем изменяются и перемещаются под его воздействием, то это поле выступает как орудие для распределения клеток в пространстве. Но как тогда объяснить форму будущего организма? Скажем, форму лютика или бегемота. К тому же, по теории Гурвича, источником векторного поля является ядро клетки и только при сложении векторов получается общее поле.

А ведь неплохо себя чувствуют организмы, у которых только одно ядро. Например, трехсантиметровая одноклеточная водоросль ацетобулярия обладает ризоидами, напоминающими корни, тонкой ножкой и зонтиком. Как одно-единственное ядро со своим полем дало такую сложную форму и как под его влиянием построилась такая сложная пространственная структура? Если у ацетобулярии отрезать ризоид, в котором содержится ядро, она не потеряет способности к регенерации. Например, если ее лишить зонтика, он снова вырастает. Где же тогда заключена пространственная память? Эксперименты с ацетобулярией убеждают, что концепция биологического поля Гурвича не применима к одноклеточным организмам.

Можно ли найти выход из создавшихся противоречий? Давайте порассуждаем. Почему эмбриональное поле непременно должно меняться при развитии организма, как и сам зародыш? Не логичнее ли думать, что поле с первых же стадий развития не меняется, а служит той матрицей, которую зародыш стремится заполнить? Но откуда взялось само поле и почему оно столь четко соответствует генетической программе, присущей данному организму?

И не стоит ли предположить, что поле, управляющее развитием, порождено взаимодействием спиральной структуры ДНК, где хранится изначальная генетическая запись, с окружающим пространством? Ведь это может дать как бы пространственную запись организма, будь то тот же лютик или бегемот. При увеличении числа клеток в ходе их деления поля, образованные воздействием ДНК на пространство, суммируются, общее поле растет, но не меняет своей пространственной организации и сохраняет присущую только данному организму структуру. Едва юный организм исчерпает наследственную программу и контуры каких-то составляющих эмбрионального поля и самого организма совпадут, рост должен прекратиться. Поле организма, спаивающее воедино все части и командующее развитием, по-моему, точнее именовать информационным индивидуальным полем. Какова же его предполагаемая природа?

По одним понятиям, это комплекс физико-химических факторов, которые образуют единое поле (Н. К. Кольцов). По мнению других исследователей, морфогенетическое поле, возможно, вбирает в себя все ныне известные физико-химические взаимодействия, но представляющие собой качественно новый уровень этих взаимодействий. А так как каждому существу присуща индивидуальность, записанная генетическим кодом, то и информационное поле сугубо индивидуально. Никого не удивляет, что ядро любой клетки организма таит в себе всю генетическую память. В ходе дифференцировки в разных органах начинает работать только та часть генетической программы, которая командует синтезом белков в данном конкретном органе или даже в отдельной клетке. А вот информационное поле, наверное, всегда целое. Иначе просто не объяснить его сохранности даже в малой части организма.

Такое предположение отнюдь не умозрительно. Чтобы показать целостность информационного поля в каждой части организма, возьмем удобные для этого живые существа.

Слизистый грибок миксомицет-диктиостелиум. У него, как мы писали, любопытный жизненный цикл. Сначала все клетки как бы рассыпаны и передвигаются по почве в виде "амеб", затем одна или несколько клеток выделяют вещество акразин, что служит сигналом "все ко мне". Амебы сползаются и образуют многоклеточный организм плазмодий, который выглядит червеобразным слизнем. Этот слизень выползает на сухое место и превращается в маленький тонконогий грибок с круглой головкой, где находятся споры. Прямо на глазах из клеток собирается сложный организм, который как бы заполняет имеющееся у него информационное поле. Ну а если наполовину сократить количество сливающихся клеток, что получится - половина грибка или целый? Так и сделали в лаборатории. Из половины "амеб" получается той же формы грибок, только вдвое меньше. Оставили 1\4 клеток, они опять слились и дали грибок со всеми присущими ему свойствами и генетически заложенными формами, только меньших размеров. Получается, что любое число клеток несет информацию о форме, которую им надо сложить, собравшись вместе. Правда, где-то предел есть, и малого количества клеток может не хватить для построения грибка. Однако, зная все это, трудно отказаться от вывода, что форма грибка заложена в информационном поле еще тогда, когда организм рассыпан на отдельные клетки. При слиянии клеток их информационные поля суммируются, но это суммирование выглядит скорее как разрастание, раздувание определенного поля.

А плоские черви планарии могут восстанавливать свой облик из 1\300 части своего тела. Если нарезать планарий бритвой на части и оставить их в покое на три недели, то клетки меняют свою специализацию и перестраиваются в целых животных. Через три недели вместо изрубленных на куски плоских червей по дну кристаллизатора ползают планарии, почти равные взрослым и едва заметные на глаз крошки. Но у всех видна головка с глазками и расставленными в стороны обонятельными ушками, все они одинаковые по форме, хотя различаются по размерам в сотни раз. Каждое существо сформировалось из разного количества клеток, но по одному "чертежу". Вот и выходит, что любой кусочек тела планарии нес целое информационное поле.

Сходные опыты я ставил и с одноклеточными организмами, с крупными, 2 миллиметра ростом, инфузориями спиростомами. Такую инфузорию можно разрезать микроскальпелем под микроскопом на 60 частей, и каждая из них снова восстанавливается в целую клетку. Инфузории растут, но не бесконечно. Клетки, достигнув положенного им размера, как бы упираются в невидимую границу. Вот эту границу и может поставить информационное поле.

Получается, что информационное поле одинаково служит одноклеточным, колониальным и многоклеточным организмам. И не стоит ли предположить, что еще до оплодотворения половые клетки несут кодовые информационные поля? А при слиянии яйцеклетки и сперматозоида объединяются и их информационные поля, давая промежуточный, или обобщенный, тип, несущий признаки отца и матери.

Клетки могут жить без ядер, но теряют способность к регенерации и самовосстановлению. Правда, отмечается иногда регенерация и при отсутствии ядра. Вспомним про ацетобулярию, у нее новый зонтик может отрасти и без ядра. Хотя регенерация зонтика у ацетобулярии при отсутствии ядра может осуществиться только 1 раз, но и этого уже достаточно, чтобы предположить невероятное - информационное поле некоторое время сохраняется вокруг клетки, даже если она лишена основного генетического материала!

Размеры живых существ закреплены генетически. Мышь-малютка и громадный слон вырастают из яйцеклеток, почти равных по размеру. Даже существа одного вида, у которых генетическая программа развития очень близка, которые легко скрещиваются, по размерам могут быть весьма различны. Сравните, например, собачку чи-хуа-хуа, которую можно засунуть в карман, и огромного дога.

Условия для организма могут быть хорошие и плохие. Организм может расти быстро или медленно, но в норме он не перерастает невидимой, генетически закрепленной границы своих размеров. Пока, кроме информационного поля, пожалуй, нельзя предположить никакого иного механизма, управляющего ростом, который точно воспроизводил бы наследственную запись в ядре любой клетки и в то же время объединял бы все клетки в единое целое.

Много труда приложили биологи, чтобы выявить причины, побуждающие клетку начать деление-митоз. Научись люди управлять этим процессом, и над злокачественными опухолями, в которых пока неудержимы клеточные деления, будет занесен меч.

Взгляните на кончик своего пальца, вы увидите папиллярные линии, характерные только для вас. При повреждении они могут быть совсем уничтожены. Однако если не образуется рубца, после регенерации папиллярный рисунок опять появится. Трудно поверить, что на такое изощренное художество способны кейлоны. А вот информационное поле вполне подошло бы для роли живописца.

Недавно я экспериментировал с эпителием хрусталика глаза лягушки. Каждый раз при травмировании хрусталика митозы появлялись в неповрежденных частях эпителия, а полоса митозов точно повторяла конфигурацию травмы. И еще одна странная особенность: площадь, ограниченная полосой митозов, не зависит от величины травмы (рис. 16, а, б). Теории раневых гормонов и кейлонов здесь ничего не объясняют. При химической регуляции площадь, охваченная митозами, зависела бы от величины травмы. И не информационное ли поле передает форму травмы?

Конечно, выводы делать еще рано, а дальнейшие рассуждения могут привести только к новым вопросам. Но все-таки я верю, что наступит время, когда на многое в биологии развития придется взглянуть по-другому.

Все сводится к тому, что развитием организмов и их формообразованием руководит как бы триада: генетическая программа, организационный центр и присущее только им информационное поле. Генетическая программа выступает как индекс, а организационный центр подбирает или создает свойственное данному организму поле, соответствующее индексу.

За последние годы усиливается дискуссия между сторонниками синтетической теории эволюции и другими эволюционными теориями, которые, казалось, уже забыты и не принимаются большинством ученых. При этом вопросы онтогенеза или индивидуального развития отошли на второй план.

Однако, если мы придем к мысли, что эволюция творится в онтогенезе, то нам придется свыкнуться с такими положениями, что ни гены, ни дарвинский отбор не являются ведущими факторами в любом развитии живой материи: ни в историческом, ни в индивидуальном плане.

Можно сколь угодно долго заниматься вопросами эволюции на молекулярном, генном или биохимическом уровне и брать в основу действие отбора, но без интегрирующего и направляющего механизма, определяющего основной путь прогрессивного эволюционного развития и его конечную цель – проблему решить невозможно.

Как ни странно ведь до настоящего времени не решены вопросы индивидуального развития, также как и проблемы связанные с эволюцией. Люди не знают, каким образом в нашем трехмерном пространстве создается живое тело. Нам только кажется, что мы можем это объяснить, некоторые считают, что форма живых существ заложена в генах, ничего подобного, мы все еще на том же уровне, как и 200 лет назад, когда Шарль Боне спрашивал: «Так скажите мне, пожалуйста, каковы механизмы, управляющие формированием мозга, сердца, легкого и столь многих других органов?». Ведь все эти органы развились в процессе эволюции, значит где-то есть эта программа, для осуществления эволюции? Основная мысль такова – эволюция живой материи, также как и индивидуальное развитие – преформированы, предопределены.

Я отчетливо понимаю, что сотни читателей сразу же спросят: Кем? Другая сотня сразу же скажет, не новость, разве уже существующие теории автогенеза, номогенеза не говорят об этом. В указанных теориях уже подчеркивается и наличие закономерностей филогенетического развития, и их телеологическое завершение.

Первой группе читателей ответ будет простой, если они признают строение атома и других элементарных частиц, то почему они нисколько не сомневаются и не ищут законы, согласно которым устроены эти частицы, ведь они принимают это как должное. Но те же самые физики или биологи не могут спокойно отнестись к наличию законов филогенетического развития. Они сразу же стараются объяснить, как идет эволюция, пользуясь примерами, которые бросаются сразу в глаза, и тем, что лежит на поверхности.

Самое трудное ответить, как и кем была создана информационная база законов филогенетического развития. Что принял участие Творец? Это не все могут воспринять – проще, конечно, предположить, что «все кусались, дрались, делали все, что хотели», «куда кривая не вывезет», смотришь, а тут и люди современные ходят, и города стоят. А почему бы ни признаться, что не знаем мы еще законов эволюционного развития, мы только делаем попытку очертить основные блоки механизма, управляющего эволюцией.

Второй группе читателей ответить сложнее. Вот этой группе и будет дан ответ ниже, что нового вносит понятие преформированной эволюции. Прежде всего, – эволюция материально не творится в небе, она творится в онтогенезе, а управляет этой эволюцией, та преформированная, дискретная информационная программа, в которой заложен весь путь развития живой материи. Такой подход позволяет вскрыть проблемы эволюции с информационной точки зрения и одновременно представить филогенез и онтогенез как единое целое.

Борьба мнений между теорией преформация и эпигенеза в эмбриологии длилась столетиями. Все это напоминает то, что творится сейчас с теорией эволюции. Но вернемся к эмбриологии. Сначала побеждали преформисты. Видите, говорили они, в половых клетках уже все заложено развернуться нужно только тому маленькому «человечку», который там заложен, дорасти до нужных размеров. Затем теория преформации была заменена, как казалось, более прогрессивной теорией эпигенеза. Все строится заново в развитии, все пространственно разворачивается.…Вдруг возникает такая наука как генетика, что значит все развитие организма преформировано генами – опять преформизм. И здесь мне вспоминается мой старый профессор Василий Васильевич Попов, вот он читает нам лекцию на биофаке МГУ «Ребята – говорит он, – я за преформированный эпигенез». Прошли годы, многие эмбриологи, изучающие индивидуальное развитие, встали на эту точку зрения, а вот в теории эволюции многие так и остались эпигенетиками. Все как-то развивается само собой, или за счет отбора в борьбе за существование (Дарвин), или за счет тренировки органов и стремления к совершенству (Ламарк), но это только видимая часть айсберга. Получается, что организмы приспосабливаются к окружающей среде – это адаптационизм. Среда формирует организмы, и стремится к прогрессивному развитию живого, зачем это нужно неживой окружающей среде?

Пришло время нового информационного подхода к эволюции. Теоретический и экспериментальный анализ полученных биологических данных уже позволяет сказать: «Друзья, я за теорию преформированной эволюции, которая творится дискретно в онтогенезе за счет реализации информации заложенной в пространственных матрицах, набор которых уже дан, и этот набор усложняющихся информационных корпускул определяет путь дальнейшего развития живого во времени».

Сходство форм у живых организмов с древних времен поражало воображение человека, позднее оно было названо конвергенцией (от латинского – convergo – схожусь, приближаюсь). Ввел этот термин Ч.Дарвин, позднее биологи учение о конвергенции перенесли из морфологии в область физиологии (физиологическая конвергенция) и даже в область биоценологии, для объяснения явления, когда в местах разобщенных во времени и пространстве, появляются целые биоценозы, включающие ряды конвергентных видов. Например, в Австралии эволюция сумчатых привела к формированию многих видов сумчатых животных, конвергентных к видам плацентарных животных: там есть сумчатые крысы, сумчатые волки (может быть, и сохранились), сумчатые белки, но это все только конвергентные формы, они совсем не родственники нашим белкам и крысам. Основное объяснение развития сходных признаков, которое принимается даже часто безоговорочно, – конвергенция возникает у разных групп организмов под влиянием сходных условий внешней среды.

На первый взгляд действительно создается впечатление, что конвергенция возникает у организмов под влиянием сходных условий внешней среды. Достаточно вспомнить быстро плавающих под водой ихтиозавров, дельфинов и рыб, их торпедообразную форму, сходные плавники, все у них направлено на преодоление сопротивления водной среды, на гашение турбулентных завихрений.

Вслед за этим вспоминается пружинящий механизм, направленный на преодоление силы тяжести Земли у прыгающих животных. Здесь в одном ряду окажутся и тушканчик, относящийся к грызунам, и попрыгунчик, но уже из отряда насекомоядных, и, наконец, двухметровое кенгуру. Так как же у них образовался этот пружинящий механизм, способный бросить их тело на несколько метров вперед при толчке задними ногами? Он, что, возникал тысячелетиями в процессе постепенного отбора или здесь были уже использованы готовые заготовки, преформированный план строения скелета и мышц, который организму нужно было только выполнить?

Если бы все изменялось в течение тысячелетий, постепенно в результате отбора, а по наследству должен был бы передаваться не один какой-то признак, а весь комплекс признаков ответственных за создание пружинящего механизма, тогда совсем невозможно было бы объяснить, как в борьбе за существование происходит комплекс мутаций для возникновения необходимых признаков. Вспомним, ведь в синтетической теории эволюции считается, что мутации возникают случайно и отбираются в борьбе за существование, а здесь мутации должны быть не случайные, а строго определенные и они дальше должны возникать все в тех же генах. Представим себе попрыгунчика, маленькое существо, похожее на мышь, еще не способное прыгать, за которым охотится огромный степной кот. Выживет тот, кто дальше прыгнет.

По теории Дарвина положительный признак накапливается в процессе отбора постепенно и передается дальше по наследству, он же положительный, он способствует выживанию особей в популяции. Теперь представим себе, что появился попрыгунчик с положительным признаком, он прыгнет от кота на сантиметр дальше, чем его собратья. Но, к сожалению, кот не знает, что в процессе эволюции потомки этого «рекордсмена» должны будут дать настоящих попрыгунчиков, он схватит его, не обратив никакого внимания на лишний сантиметр дальности прыжка, и по наследству положительный признак передан не будет.

Совершенно по иному пойдет эволюция, если будущий попрыгунчик воспользуется информационной пространственной матрицей, позволяющей ему дать рывок в формообразовании, когда измениться весь комплекс признаков, и он действительно после этого будет иметь преимущество в прыжке перед своими сородичами и передаст его по наследству.

Использование уже готовых онтогенетических заготовок, которые мы условно называем пространственные информационные биоматрицы, можно найти и в микромире. Очень просто объяснить сходство строение крыла у летучих мышей и ископаемых летающих ящеров, у них одна задача, опереться на воздух во время полета. Однако возникновение конвергентных форм в микромире у совсем не родственных организмов без проигрывания одинаковых пространственных биоматриц, едва ли возможно.

Нас может поразить сходство между строением раковин у простейших животных – фораминифер и раковинами моллюсков. При этом конвергенция очень велика, хотя условия, в которых обитают простейшие и моллюски настолько различны, что о влиянии среды на формообразование однотипных раковин у одноклеточных и многоклеточных животных не может быть и речи. Одинаковые формы можно найти у многоклеточных и одноклеточных, а также и у отдельных клеток. Так сперматозоиды многоклеточных организмов сходны по строению с простейшими-жгутиковыми, а отдельные структуры в гаметах микроскопических существ практически полностью перенесены в гаметы многоклеточных животных не только по форме, но и по функции. Например, у некоторых десятиногих раков спермии проникают в икринку за счет выстрела. На оболочку икринки садится, как ракета на треноге, спермий. У него есть аппарат, который делает выстрел ядром спермия в икринку. Выстрел бывает настолько силен, что ядро пробивает оболочку икринки, оказывается внутри цитоплазмы яйцеклетки и способно слиться с женским ядром. Происходит оплодотворение.

Так вот стреляющий аппарат спермия рака по своему строению похож на «патрон» цисты одноклеточного жгутиконосца – поликрикуса. Вся разница в том, что спермий рака выстреливает ядром с генетическим материалом, а циста поликрикуса стреляет стрекательной нитью. Патроны у одноклеточного существа и у рака изготовлены как по одному чертежу. Откуда же взят этот чертеж? Что, рак сохранил в своей генетической программе память о нем, в таком случае в генетической программе надо хранить память обо всех структурах. Может и мы, люди, в генетической записи храним «чертеж» о том, как сделан патрон у спермия рака? Это маловероятно и никакой генетической программы не хватит, чтобы хранить информацию о строении и функционировании организмов, прошедших тот или иной путь эволюции. Можно представить, что спермий рака создался в процессе эволюции, путем постепенного отбора, при одинаковых условиях: водная среда, микроскопические клетки, необходимость проникать ядру сквозь оболочку яйцеклетки. Вот он и стал похож по строению и функции на то, что уже ранее было создано жгутиконосцем-поликринусом. Казалось бы, все могло выполняться по теории Дарвинского отбора. Но не может! Потому что пока бы совершенствовался механизм, стреляющий ядром спермия в яйцеклетку, раков бы не стало, ядро при выстреле не пробивало бы оболочку яйцеклетки и оплодотворения не происходило бы. Нужен был сразу «патрон» способный стрелять ядром, а описание его устройства находилось в том же «банке данных», которым в свое время воспользовался жгутиконосец – поликринус, создавая свою цисту, стреляющую стрекательной нитью.

Концепция о запрограммированности эволюции развивалась также нашим биологом Л.С.Бергом в 1922 году. Она была подхвачена рядом ученых, занимающихся вопросами исторического развития живой природы, получила дальнейшее развитие и сложилась в другую теорию эволюции – номогенез, в отличие от дарвинской теории в номогенезе утверждается принцип целесообразности живого и развертывание жизни по определенным, изначально заложенным законам. Если придерживаться этой теории, то необходимо признать, что путь эволюции предопределен. Номогенез не отрицает дарвинизма, действительно происходит отбор наиболее приспособленных особей к данной среде, но это только последний этап эволюции, способствующий адаптации организмов к окружающей среде. Он не является движущим и определяющим основной путь исторического развития жизни на Земле.

Ряд биологов и философов говорят об «информационном банке», из которого организмы в процессе эволюции черпают сведения для развития тех или иных живых систем. Сразу же следует подчеркнуть, что «банк информации» введен нами гипотетически, без него невозможно было бы объяснить, где хранится информация, используемая живыми организмами в процессе эволюции. Становится очевидным, что записи на генах не хватило бы для размещения огромного количества информации. По подсчетам Х.Равена на ДНК человека может быть записано 10 10 бит информации, а для развития даже одной клетки организма требуется 10 25 бит. Второй вопрос о носителях информации в этой своеобразной библиотеке, где хранятся онтогенетические матрицы, предопределяющие путь развития организмов в историческом плане? Ответить на этот вопрос мы пока не можем, но и исключить существование «библиотеки» биоматриц тоже нельзя, потому что значительная часть информации поступает при формообразовании организмов именно из этого таинственного хранилища.

Мысль о существовании хранилищ пространственной информации возникла еще в древние времена. Мыслители ушедших цивилизаций Китая, Индии и Арабского Востока в свое время создали даже учение о наличии «информационного банка», где хранятся сведения о будущем. В наше время исследователи не оставляют идеи о хранилищах информации, где имеются сведения, предопределяющие ход развития и решения некоторых проблем, которые встают перед человеком и животными в экстремальных условиях. Так профессор МГУ В.В.Налимов считал, что существуют континуальные потоки информации, из которых можно черпать необходимые сведения, надо только уметь подключаться или иметь способность связываться с информационными потоками. Именно эта связь и дает возможность рождаться новым идеям, ученым открывать новые законы, а музыкантам создавать неповторимые произведения. Видимо, мозг человека и животных, а возможно и любая живая ткань, способна к восприятию континуального информационного потока.

Окончательно выдвигаемую концепцию преформированной эволюции можно представить так, – путь эволюции предопределен и в информационном плане обеспечен пространственными онтогенетическими или информационными матрицами, сведения из которых живые организмы используют во время своего индивидуального развития, переходя все более и более сложным матрицам по мере реализации информации на уже использованных индивидуальных программах. Не исключается возможность, что при панспермии сразу с планеты на планету передается вся программа развития жизни, которая затем осваивается живой материей в течение тех миллионов лет, за которые проходит эволюция на нашей Земле. В теории эволюции и в формообразовании в информационном плане есть пустые «клеточки», как при открытии Менделеевым Периодического закона элементов, когда ему удалось предсказать наличие не открытых еще элементов. Так и в нашем случае, информационные биоматрицы должны быть, ведь информация должна придти к ДНК с определенным шифром, характерным для каждого развивающегося из одной клетки организма, а ниоткуда она взяться не может.

Литература

Безант А., Ледбитер Ч. Мыслеформы. М.: Новый центр, 2001.

Белоусов Л.В. Основы общей эмбриологии. М.: Из-во МГУ. 2005.

Берг Л.С. Номогенез или эволюция на основе закономерностей. Петроград, 1922.

Гурвич А.Г. Теория биологического поля. М. Советская наука, 1944.

Дарвин Ч. Происхождение видов. М.: Просвещение, 1987.

Кастлер Г. Возникновение биологической организации. М.: Мир, 1967.

Назаров В.И. Эволюция не по Дарвину. М.: Ком. Книга. 2005.

Налимов В.В. Вероятностная модель языка. М.: Наука, 1978.

Равен Х. Оогенез. М.: Мир, 1965.

Симаков Ю.Г. Животные анализируют мир. М.: Рипол классик, 2003.

Симаков Ю.Г. Информационные матрицы и морфогенез. Тоннель, Вып. 21, № 1. 2003

Информационное поле жизни.

Симаков Ю.Г.

«Химия и жизнь», 1983, № 3, стр. 88.
http://ttizm.narod.ru/gizn/infpg.htm

Человек как должное принимает гармонию живого, порой восхищается ею и зачастую не думает, как эта гармония строится и развивается. Но разве в генетической программе живых существ не записаны присущие им и их потомкам черты, вплоть до крохотного пятнышка на раковине моллюска или характерного движения головы у матери и дочери? Записаны! Однако как эту запись развернуть в пространстве, в ходе развития организма? Ведь нужно соблюсти не только размеры, форму, строение и функции любого органа растения или животного, но и их тончайшую биохимию. Даже рост и тот надо вовремя остановить.
Биологи пока не могут ответить на множество вопросов, которые перед ними поставила самая прозаичная картина – картина развития организмов, или, как говорят в науке, морфогенез. И вовсе не зря видный американский биолог Э. Синнот сказал, что "морфогенез, поскольку он связан с самой отличительной чертой живого – организацией, – это перекресток, куда сходятся все пути биологических исследований".
Какие же знаки есть на этом перекрестке? Где хранится сама пространственная запись, которая "переводит" химический язык генетического кода в реальную объемную структуру, в тело?
Скорее всего в любой живой клетке хранится программа ее будущего месторасположения, клетка как бы "знает", где ей надо остановиться, когда перестать делиться и какую форму принять, чтобы войти в состав того или иного органа. Клетки, строящие организм, не только точно вовремя перестают расти, делиться и принимают разную форму, они специализируются или дифференцируются, а порой даже отмирают, чтобы получилась необходимая пространственная структура. Например, так появляются пальцы на конечностях зародыша – ткани между будущими пальцами гибнут, а из пластинки – зачатка кисти формируется пятипалая рука. Неведомый скульптор ваяя живое существо, не только перераспределяет, но и удаляет ненужный материал, чтобы воплотить то, что намечено генетической программой.
Молекулярная генетика выяснила пути передачи информации от ДНК к информационной РНК, которая в свою очередь служит матрицей для синтеза белков из аминокислот. Сейчас тщательно исследуют влияние генов на обмен веществ в клетке и на их синтез. Но при воплощении пространственной структуры, скажем, клубня редиски или причудливой раковины вряд ли обойдешься одними генами. Сомнения такого рода давно будоражат умы эмбриологов, и именно у них, у людей, занимающихся пространственной дифференцировкой клеток, появилась концепция так называемого морфогенетического поля. Смысл множества теорий на эту тему сводится к тому, что вокруг эмбриона или зародыша присутствует особое поле, которое как бы лепит из клеточной массы органы и целые организмы.
Наиболее разработанные концепции эмбрионального поля принадлежат австрийцу П. Вейсу, долгие годы работавшему в США, и советским ученым А.Г. Гурвичу и Н.К. Кольцову (см. А.Г. Гурвич "Теория биологического поля", М." 1944, и главу "Теория полей" в книге Б.П. Токина "Общая эмбриология", М., 1968). По мнению Вейса и Гурвича, морфогенетическое поле не обладает обычными физико-химическими характеристиками. Гурвич назвал его биологическим полем. В противоположность этому Н.К. Кольцов полагал, что поле, командующее целостностью развития организма, сложено обычными физическими полями.
Вейс писал, что первоначальное поле действует на клеточный материал, формирует из него те или иные зачатки организма и что по мере развития образуются все новые и новые поля, командующие развитием органов и всего тела особи. Короче говоря, развивается поле, затем сам зародыш, причем клетки организма вроде бы пассивны – их деятельностью руководит морфогенетическое поле. Концепция же биологического поля А.Г. Гурвича зиждется на том, что оно присуще каждой клетке организма. Однако сфера действия поля выходит за пределы клетки, клеточные поля как бы сливаются в единое поле, которое меняется при пространственном перераспределении клеток.
Согласно обеим концепциям, биологическое поле развивается так же, как и зародыш. Однако, по Вейсу, оно делает это самостоятельно, а по теории Гурвича – под влиянием клеток зародыша.
Но мне думается, что если взять за аксиому самостоятельное развитие биологического поля, то наши знания вряд ли продвинутся вперед. Ибо, чтобы хоть как-то объяснить пространственное развитие самого биологического поля, нужно вводить некие поля 2-го, 3-го порядков и так далее. Если же клетки сами строят себе такое поле, а затем изменяются и перемещаются под его воздействием, то морфогенетическое поле выступает как орудие для распределения клеток в пространстве. Но как тогда объяснить форму будущего организма? Скажем, форму лютика или бегемота.
По теории Гурвича, источником векторного поля служит ядро клетки и только при сложении векторов получается общее поле. А ведь вовсе неплохо себя чувствуют организмы, у которых только одно ядро. Например, трехсантиметровая одноклеточная водоросль ацетабулярия обладает ризоидами, напоминающими корни, тонкой ножкой и зонтиком. Как одно-единственное ядерное поле дало такую причудливую форму? Если у ацетабулярии отрезать ризоид, в котором содержится ядро, она не потеряет способности к регенерации. Например, если ее лишить зонтика, он снова вырастет. Где же тогда заключена пространственная память?
Давайте поищем выход из всех этих несоответствий. Почему биологическое поле непременно должно меняться при развитии организма, как и сам зародыш? Не логичнее ли думать, что поле с первых же стадий развития не меняется, а служит той матрицей, которую зародыш стремится заполнить? Но тогда откуда взялось само поле и почему оно столь четко соответствует генетической записи, присущей данному организму?
И не стоит ли предположить, что поле, управляющее развитием, порождено взаимодействием спиральной структуры ДНК, где хранится изначальная генетическая запись, с окружающим пространством?
Ведь это может дать как бы пространственную запись будущего существа, будь то тот же лютик или бегемот. При увеличении числа клеток в ходе их деления поля, образованные ДНК, суммируются, общее поле растет, но сохраняет некую присущую только ему организацию.
Поле организма, спаивающее воедино все его части и командующее развитием, по-моему, точнее именовать информационным индивидуальным полем. Какова же его предполагаемая природа? По одним понятиям, это комплекс физико-химических факторов, которые образуют единое "силовое поле" (Н.К. Кольцов). По мнению других исследователей, биологическое поле, возможно, вбирает в себя все ныне известные физико-химические полевые взаимодействия, но представляет собой качественно новый уровень этих взаимодействий. А так как любому существу присуща индивидуальность, заданная генетическим кодом, то и информационное поле организма сугубо индивидуально.
В 1981 году западногерманский исследователь А. Гирер опубликовал идею о том, что роль генетического аппарата сводится преимущественно к генерации сигналов для замены одного морфогенетического поля другим. Если это так, то вокруг любого существа как "рубашки" меняются поля, когда организм дорастает до границ очередной "одежды". С этой точки зрения на развитие морфогенетического поля можно смотреть как на цепь скачков в перестройке пространственной информации.
Никто не отрицает, что ядро любой живой клетки таит в себе всю генетическую программу организма. В ходе дифференцировки в разных органах начинает работать только та часть генетической программы, которая командует синтезом белков в этом конкретном органе или даже o отдельной клетке. А вот у информационного поля, наверное, нет такой специализации – оно всегда целое. Иначе просто не объяснить его сохранность даже в малой части организма.
Такое предположение не умозрительно. Чтобы показать целостность информационного поля в каждой части организма, возьмем удобные для этого живые существа.
У слизистого грибка миксомицета-диктиостелиума любопытный жизненный цикл. Сначала его клетки как бы рассыпаны и передвигаются в виде "амеб" по почве, затем одна или несколько клеток выделяют вещество акразин, что служит сигналом "все ко мне". "Амебы" сползаются и образуют многоклеточный плазмодий, который выглядит червеобразным слизнем. Этот слизень выползает на сухое место и превращается в маленький тонконогий грибок с круглой головкой, где находятся споры. Прямо-таки на глазах из клеток собирается причудливый организм, который как бы заполняет свое уже имеющееся информационное поле. Ну, а если наполовину сократить количество сливающихся клеток, что получится – половина грибка или целый? Так и делали в лабораториях. (Опыты с грибками изложены в книгах Д. Тринкауса "От клеток к органам", "Мир", 1971 и Д. Иберта "Взаимодействие развивающихся систем", "Мир", 1968.) Из половины "амеб" получается той же формы грибок, только вдвое меньше. Оставили 1/4 клеток, они опять слились и дали грибок со всеми присущими ему формами, только еще меньших размеров.
И не получается ли, что любое число клеток несет информацию о форме, которую им надо сложить, собравшись вместе? Правда, где-то есть предел, и малого количества клеток может не хватить для построения грибка. Однако, зная это, трудно отказаться от мысли, что форма грибка заложена в информационном поле еще тогда, когда организм рассыпан на отдельные клетки. При слиянии клеток их информационные поля суммируются, но это суммирование выглядит скорее как разрастание, раздувание одной и той же формы.
А плоские черви планарии могут восстановить облик из 1/300 части своего тела. Вот что говорится об этом в книге Ч. Бодемера "Современная эмбриология" ("Мир", 1971). Если нарезать планарии бритвой на разные по величине кусочки и оставить их в покое на три недели, то клетки поменяют свою специализацию и перестроятся в целых животных. Через три недели вместо неподвижных изрубленных на кусочки плоских червей по дну кристаллизатора ползают планарии, почти равные взрослым, и крошки, едва заметные на глаз. Но у всех, у больших и малых, видна головка с глазами и расставленными в стороны обонятельными "ушками", все они одинаковые по форме, хотя различаются по размерам в сотни раз. Каждое существо появилось из разного количества клеток, но по одному "чертежу". Вот и выходит, что любой кусочек тела планарии нес целое информационное поле.
Сходные опыты я ставил с одноклеточными организмами, с крупными, в два миллиметра ростом, инфузориями спиростомами ("Цитология", 1978, т. 20, № 7). Такую инфузорию можно разрезать микроскальпелем под микроскопом на 60 частей, и каждая из них снова восстанавливается в целую клетку. Инфузории растут, но не бесконечно. Клетки, достигнув положенного им размера, как бы упираются в невидимую границу. Вот эту границу и может поставить информационное поле.
Получается, что информационное поле одинаково служит одноклеточным, колониальным и многоклеточным организмам. И не стоит ли предположить, что еще до оплодотворения половые клетки несут готовые информационные поля? А при оплодотворении, когда сперматозоид и яйцеклетка сливаются и их генетический материал объединяется, суммируются и информационные поля, давая промежуточный или обобщенный тип, с признаками матери и отца.
Клетки без ядер могут жить, но теряют способность к регенерации, самовосстановлению. Правда, вспомните про ацетабулярию, у которой новый зонтик вырастает и без ядра. И хотя такое может осуществиться лишь один раз, этого уже достаточно, чтобы предположить невероятное: информационное поле некоторое время сохраняется вокруг клетки, даже если она лишена основного генетического материала!
Размеры живых существ закреплены генетически. Мышь-малютка и громадный слон вырастают из яйцеклеток, почти равных по размеру. Даже существа одного вида, у которых генетическая программа развития очень и очень близка, которые легко скрещиваются, по габаритам могут быть весьма различны. Сравните, например, собачку чи-хуа-хуа, которую можно засунуть в карман, и огромного дога.
Условия для организма могут быть хорошими и плохими. Организм может расти быстро или медленно, но в норме он не переходит невидимой, генетически закрепленной границы своих размеров. Право, кроме информационного индивидуального поля, пока не видно иного механизма управления ростом, который точно бы воспроизводил наследственную запись в ядре любой клетки и в то же время объединял бы все клетки в единое целое.
Много труда приложили биологи, чтобы выявить причины, побуждающие клетку начать деление – митоз. Научись люди управлять этим процессом, и над злокачественными опухолями, в которых пока неудержимы клеточные деления, был бы занесен меч.
В самом деле, почему в ране, после того как она заросла, бурная волна клеточных делений стихает, а в злокачественных опухолях бушует, пока жив организм? Сначала для объяснения этого феномена привлекли теорию раневых гормонов. Будто бы в клетках есть вещества, которые при травмировании ткани изливаются в поврежденную область и заставляют усиленно делиться клетки, окружающие рану. Когда рана затягивается, концентрация гормонов падает и клеточные деления прекращаются. Увы, теория не оправдалась, и на смену ей пришла противоположная идея, выдвинутая В. С. Буллоу, гласящая, что особые вещества кейлоны при определенной концентрации подавляют митозы. После травмы концентрация кейлонов падает и митозы возобновляются до тех пор, пока повреждение не восстановится и концентрация кейлонов не достигнет надлежащего уровня. Эксперименты показали, что кейлоны в разных органах различны, но они отнюдь не видоспецифичны. Например, препарат из кожи трески может остановить митозы в коже пальца человека.
Взгляните на кончик своего пальца, вы увидите папиллярные линии, характерные только для вас. При повреждении они могут быть вовсе уничтожены. Однако, если не образуется рубца, после регенерации папиллярный рисунок опять появится. Неужели на такое изощренное художество способны кейлоны? Информационное поле куда лучше подошло бы на роль живописца.
Не так давно я экспериментировал с эпителием хрусталика глаза лягушки ("Известия АН СССР", 1974, № 2). Каждый раз при травмировании хрусталика митозы появлялись в неповрежденных частях эпителия, а полоса митозов довольно точно повторяла конфигурацию травмы. И еще одна странная особенность: площадь, ограниченная полосой митозов, не зависит от величины травмы. Теории раневых гормонов и кейлонов здесь ничего не объясняют. При химической регуляции площадь, охваченная митозами, зависела бы от величины травмы. Не информационное ли поле передает форму травмы?
Конечно, выводы делать рано, а дальнейшие рассуждения могут привести только к новым вопросам. Но все-таки я верю, что наступит время, когда на многое в биологии развития придется взглянуть по-другому.

Краткий комментарий.

Белоусов Л.В.

В статье Ю.Г. Симакова затронуты очень важные вопросы биологии, еще не получившие удовлетворительного решения. В самом деле, как именно идет морфогенез и каким образом многоклеточный зародыш или даже одна клетка могут восстанавливать свою форму и структуру после иногда очень глубоких нарушений целостности? Привлечение к этому внимания читателей можно лишь одобрить.
Автор кратко излагает теории морфогенеза П. Вейса, А.Г. Гурвича и Н.К. Кольцова, правда, не упоминая о некоторых существенных сторонах этих концепций, а затем переходит к своей гипотезе "информационного поля". Основная ее идея в том, что поле с первых же стадий развития не меняется, а служит той матрицей, которую зародыш стремится заполнить. Эта мысль восходит еще к теории "морфэстезии" биолога Нолля, высказанной во второй половине прошлого века. Нолль утверждал, что развивающийся организм ощущает несоответствие между своей моментальной и конечной формой и стремится сгладить это несоответствие. Разработка этой идеи есть и в ранних (1912, 1914 гг.) работах А.Г. Гурвича по так называемой "динамически преформированной морфе".
Гипотеза Ю.Г. Симакова, на мой взгляд, пока дает лишь кажущееся решение проблемы, наподобие того, как если бы вместо поиска решения задачи мы сразу заглянули бы в ответ, назвали его и утверждали бы, будто задача решена. Ответ-то в данном случае известен: организм отлично регулирует свою форму, структуру и иногда и размеры. Весь вопрос в том, как именно он это делает.
В биологии сейчас намечается, на мой взгляд, несколько перспективных подходов к решению этой проблемы. Первый из них – дальнейшее развитие концепций биологических полей, о которых говорит автор. В том числе и разработка принципа физиологических градиентов, который ныне воплотился в понятие так называемой позиционной информации. Хотя эта концепция не безгрешна и не может считаться универсальной, игнорировать ее все же нельзя. Другое перспективное направление – разработка центральной идеи А.Г. Гурвича о том, что сама форма (геометрия, топология) развивающегося организма содержит в себе достаточные основания для развития следующей формы и так далее. Это направление может вобрать в себя идеи К. Уоддингтона, Р. Тома и других об устойчивых и неустойчивых формах.
Недавно зародилось и интенсивно развивается совершенно другое направление, пришедшее в биологию из математики и теоретической физики, – так называемая синергетика, или теория диссипативных структур. В принципе явления регуляции формы и вообще феномены морфогенеза могли бы быть объяснены в терминах синергетики, хотя и здесь ещё много серьезных неясностей и несоответствий. Лично я думаю, что оптимальное решение проблем морфогенеза и регуляций формы лежит, возможно, где-то между теориями биологических полей и диссипативных структур. Не исключено, что эти направления сольются.
В любом случае самый верный путь – это кропотливое, шаг за шагом экспериментальное и теоретическое исследование проблемы. Я хотел бы предостеречь и от соблазнительного нигилизма: например, отрицания химических регуляторов роста и морфогенеза. Конечно, их действие должно еще чем-то регулироваться, но это не значит, что химических регуляторов вообще не существует.
И последнее. Термин "биополе" ныне приобрел антинаучный привкус: слово "биополе" в ходу у некоторых субъектов, ничего общего с наукой не имеющих. Отождествлять их взгляды с научным наследием крупных ученых недопустимо. Чтобы была ясна эта разграничительная черта, я предлагаю не употреблять применительно к Вейсу, Гурвичу и другим ученым термин "биополе", который сами они никогда не использовали, а употребляли словосочетание "биологическое поле".

Справка:

Симаков Юрий Георгиевич (1939 г.р.), биолог-зоолог, доктор биологических наук. В 1966 году окончил МГУ им. М.В. Ломоносова, работает в области гидробиологии и водной токсикологии (Институт медико-биологических проблем РАМН), уделяет большое внимание проблемам экологического равновесия в окружающей среде.
В 1976 году Ю.Г. Симаков начал принимать участие в исследовании НЛО. Известен в уфологических кругах тем, что впервые предложил использовать живые микроорганизмы для изучения следов от посадок НЛО и активно сотрудничал с Ф.Ю. Зигелем, который даже предложил назвать этот способ уфологических исследований «методом Симакова».

Белоусов Лев Владимирович (1935 г.р.), доктор биологических наук, профессор МГУ им. М.В. Ломоносова, член-корреспондент РАЕН, академик Нью-Йоркской академии наук.

Мы привыкли к убеждению, что всем развитием организма ведают гены. Сейчас этот взгляд меняется. Не могут гены одни обеспечить морфогенез и создать форму живого существа, в них мало заложено информации. Гены важны, но они выступают как «адрес», благодаря которому к развивающемуся организму подбирается информационная матрица (биоматрица). А для реализации информации, заключенной в биоматрице, и для управления живыми клетками, используется фантомное биополе, контролирующее пространственное...

Мы привыкли к убеждению, что всем развитием организма ведают гены. Сейчас этот взгляд меняется. Не могут гены одни обеспечить морфогенез и создать форму живого существа, в них мало заложено информации. Гены важны, но они выступают как «адрес», благодаря которому к развивающемуся организму подбирается информационная матрица (биоматрица). А для реализации информации, заключенной в биоматрице, и для управления живыми клетками, используется фантомное биополе, контролирующее пространственное распределение клеток н их специализацию в различных тканях и органах. Все это происходит при индивидуальном развитии организма. Сходный механизм, видимо, используется и в историческом развитии, в процессе эволюции. Тогда получатся, что эволюционирует только живая материя, а сам путь эволюции предопределен (преформирован) вес теми же биоматрицами, которые последовательно осваиваются прогрессивно развивающейся живой материей. Данная монография предназначена как для исследователей, занимающихся биологией...